Что делать?

Я — человек, вынужденный жить с психически

нестабильной родственницей. Одна. Я не могу быть уверена, что у завтрашнего дня будет продолжение. В детстве она пыталась убить меня — накинула толстое одеяло на тело и сидела на нем до тех пор, пока безуспешные конвульсии в попытках вырваться не стихли. Мои молочные зубы, которые детям удаляют стоматологи, валялись окровавленными в её кружке. Если я отказывалась с ней поиграть, меня ждало избиение. Когда мне оставался всего год до выпуска из школы, она снова избила за то, что наша тётка начала встречаться с её бывшим. Мой родитель сначала постоянно пропадал на работе, а, когда мне стукнуло 12-13, съехал, оставив без защиты. В то самое избиение он просил меня, чтобы я замазала тоналкой поставленный на глаз фонарь, не идти же в школу в таком виде. Я не сделала этого — хотела помощи. Но, несмотря на искренние старания и сочувствие учителей, это не помогло. Она тогда подбила глаз, схватившись за мои длинные волосы, после чего я около двух лет брила голову налысо. Вся семья бросила меня. Они не могли противостоять ей, маленькой девочке, что старше всего на несколько лет. Помимо психической болезни она страдает от переизбытка тестостерона (в три раза больше здорового мужчины), что в гневе делает её очень сильной. Сейчас мы стали старше, но всё ещё не можем разъехаться. Из советского барака сложно выбраться — нищета. Заработанные средства идут на цель всей моей жизни — издать книгу за рубежом, я не могу тратиться на съёмку. У неё же была другая работа — виртуальная проституция (вебкам), но и с неё она ушла, больше не работает. В последнее время порола себе вены при мне. Кровь её мерзкого, так ненавистного мне безвольного тела — это ужасно. Однако я не жертва. Она била меня, потому что я не могла дать отпор. Она труслива. Неспособна слова сказать мужчинам, которые ей чуть что прописать могут. Но я, маленькое худое существо, всегда вставала на ноги после удара, пыталась сопротивляться, вступалась за приятелей против толпы задир. Звучит благородно, однако дело не в чести. Мы знаем, у отцов тиранов (другой уже родитель) дочь — та, кто подсознательно выберет такого же тирана в спутники или станет шлюхой. Но забываем, что у шлюх есть сёстры и сёстры эти — подобие своего отца. Во мне пылает агрессия. Подконтрольная, не как у неё. Гнев — мое единственное чувство. Я не устраиваю истерики: не принято показывать эмоции, ведь меня растили как мальчика — стригли и одевали соответствующе, пока тиран не ушёл. Моя ярость проявляется в безрассудстве выступать против тех, кто сильнее меня, ибо, испытывая страх, моя первая инстинктивная реакция — бей. Всё это сильно сказалась на психике — ненависть и потеря интереса к людям. Легко становлюсь душой компании, но мои настоящие мысли о тех, с кем завожу приятельство, нелестные. От окончательной психопатии защищает христианство. Даже если Бога нет, в Библии изложено то, что заставляет моё сердце согреться. И я дико хочу жить. Хоть раз в жизни быть в безопасности.